[dworin]

Чужие в Чужой земле

Фэндом: Хоббит
Основные персонажи: Торин Дубощит, Двалин
Пэйринг или персонажи: Двалин/Торин; упоминается Трандуил
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш (яой), Юмор, Повседневность
Предупреждения: Нецензурная лексика
Размер: Драббл, 8 страниц
Кол-во частей: 1

Описание:
Двалин и Торин возвращаются домой в Синие Горы. На дворе самый конец осени и не желая быть застигнутыми в пути непогодой, они решают остановиться и перезимовать в повстречавшемся на их пути городе. Итак, о гномах, бане и больших должностях…

Примечания автора:
Надеюсь мой редактор подключится, а пока выкладываю так. Спасибо  Esthree и еще одному моему другу за исправление моих ошибок

Читать

По­нят­ная и при­выч­ная жизнь, ус­тро­ен­ная по ус­то­яв­шим­ся за­конам и пра­вилам — что мо­жет быть луч­ше… Ог­ромный го­род жил та­кой жизнью, и его жи­телям ка­залось, что имен­но так бу­дет всег­да, имен­но так ус­тро­ен ми­ровой по­рядок, и им в нем мес­то. Нич­то не на­рушит гар­мо­нии, по­тому что так пред­наз­на­че­но Соз­да­те­лем — ве­ли­ким куз­не­цом, вла­ды­кой зем­ной твер­ди, гор и ме­тал­ла. На са­мом де­ле эта ус­по­ко­итель­ная те­ория су­щес­тво­ва­ния выс­ше­го и всез­на­юще­го, а по­то­му во всем ви­но­ва­то­го, всег­да ЕГО уте­ша­ла. Ког­да-то дав­но ЕГО мир был раз­ру­шен, слов­но ри­су­нок на ста­ром свит­ке, сож­жен пла­менем нез­ва­но­го гос­тя, и те­перь ОН, как опа­лен­ный су­хой лист, сор­вав­ший­ся с об­го­ре­лой вет­ки, не­сет­ся по све­ту, под­го­ня­емый злым вет­ром. Ког­да на­хо­дит тос­ка и хо­чет­ся сор­вать­ся на крик, от­ве­тить бранью на хо­лод­ность и рав­но­ду­шие, ког­да ря­дом нет то­го единс­твен­но­го близ­ко­го, ко­му мож­но ска­зать все, и он не про­мол­чит в от­вет, а при­мет ЕГО боль как свою, ког­да нет сил ид­ти даль­ше, ОН об­ра­ща­ет­ся к не­му — всез­на­юще­му и все­силь­но­му, а по­тому ви­нова­тому во всех ЕГО бе­дах и по­те­рях. ОН не про­сит для се­бя ми­лос­ти, лишь нем­но­го сил, что­бы хва­ти­ло пре­одо­леть то, что пред­на­чер­та­но, лишь бы гла­за смот­ре­ли в гла­за, да еще — не за­ту­ма­нен­ной го­дами па­мяти, что сох­ра­нит все до ме­лочей и, как жи­витель­ный ис­точник, при­даст сме­лос­ти.
Ночь от­сту­па­ет, не­хотя ус­ту­пая мес­то но­вому дню. Ти­хое мглис­тое ут­ро мед­ленно раз­бавля­ет бе­лесо-мо­лоч­ной ту­ман­ной сы­ростью уже не гус­тую тем­но­ту, ос­тавляя влаж­ный по­лум­рак лишь в гу­ще ле­са. За де­ревян­ным го­родом над тем­ной по­лосой ле­са си­рене­во-кро­вавы­ми вспо­лоха­ми раз­ли­ва­ет­ся за­ря. Осень по­дош­ла к кон­цу. Дни ста­ли сов­сем ко­рот­ки, да и но­чами по-зим­не­му хо­лод­но. На до­рогах лу­жи за­тяну­ло бе­лесым ль­дом, от про­моз­глой сы­рос­ти де­ревья сто­ят со­вер­шенно чер­ные, вски­нув си­рот­ли­во-го­лые вет­ви к низ­ко­му не­бу.
Со сто­роны ле­са по ука­тан­ной про­селоч­ной до­роге с об­ле­дене­лыми ко­ле­ями дви­жут­ся две не­боль­шие ко­ренас­тые фи­гуры. Они еле раз­ли­чимы в ут­реннем по­лум­ра­ке, та­кие же се­рые, как все вок­руг. Приб­ли­зив­шись к го­роду, пу­тешес­твен­ни­ки сош­ли с до­роги и ос­та­нови­лись чуть в сто­роне.
— Еще од­но зат­хлое че­ловечье тор­чи­лово, — про­цедил сквозь зу­бы тот, что был чуть по­ниже, в се­ром пла­ще с ка­пюшо­ном, из-под ко­торо­го вид­нелся си­ний с се­реб­ря­ной вы­шив­кой каф­тан.
— С та­ким нас­тро­ем толь­ко ту­да, — бур­кнул вто­рой, поп­равляя го­лени­ще вы­соко­го тя­жело­го са­пога на ме­ховой под­клад­ке, вы­вер­ну­той на­ружу жес­тким ко­рич­не­во-пе­гим ме­хом.
— При­дет­ся ид­ти, зи­ма на но­су. Опять кла­нять­ся, про­сить, — пер­вый опус­тил го­лову и брез­гли­во по­вел пле­чами.
— Да лад­но, не впер­вой, обой­дет­ся как-ни­будь, — вто­рой пут­ник поп­ра­вил плащ и зап­лечный ме­шок, на мгно­вение по­казав ру­ко­ять бо­ево­го то­пора, спря­тан­но­го за спи­ной. Быс­тро гля­нул на спут­ни­ка, уны­ло рас­смат­ри­ва­юще­го неп­ри­вет­ли­вый го­род с его вы­соким бу­рым час­то­колом и, да­бы при­обод­рить то­го, до­бавил нас­мешли­вым го­лосом: — А мо­жем к тор­говцам на­нять­ся че­го-ни­будь де­лать… А ле­том уй­дем. Хошь, трол­ля пой­маю, на­учу вся­кие шту­ки де­лать. Ты бу­дешь его за коль­цо во­дить, а я — петь да пля­сать… Я все пес­ни знаю. А пля­сать сам зна­ешь, нет ме­ня злее…
Из-под се­рого ка­пюшо­на глу­бокой си­невой на не­го про­лил­ся теп­лый блеск бла­годар­ных сап­фи­ровых глаз:
— Лад­но, пой­дем, пля­саль­щик. Бед­ные — не гор­дые.
Они выб­ра­лись об­ратно на до­рогу и нап­ра­вились в го­род. У во­рот их ос­та­новил прив­ратник.
— За­чем приш­ли? Во­ровать? Под­гля­дывать? По дво­рам ша­рить?
— Мы гно­мы из Си­них Гор, а при­вело нас сю­да де­ло, — от­ве­чал тот, что по­ниже, сни­мая ка­пюшон. Его чер­ные во­лосы с се­реб­ря­ными па­утин­ка­ми се­дины рас­сы­пались по пле­чам гус­ты­ми шел­ко­вис­ты­ми пря­дями.
— Про­щения про­сим, гос­по­да гно­мы, — страж­ник с лю­бопытс­твом раз­гля­дывал гос­тей. Сколь­ко лет жил он на све­те, а на­рода это­го ни­ког­да не ви­дал. Слы­хал мно­го, дес­кать, нра­вом они кру­ты, и что не так — мо­гут го­лову снес­ти, и шу­тить с ни­ми не сле­ду­ет. А еще лю­ди го­вори­ли, что бо­гаче на­рода нет. До­быва­ют гно­мы в сво­их под­горных пе­щерах кам­ни са­моц­ветные, и те­кут в их зем­ле зо­лотые ре­ки с брил­ли­ан­то­выми бе­рега­ми. — Хо­дят тут вся­кие. Мое де­ло спро­сить, — про­вор­чал страж­ник, от­кры­вая за­совы.
Про­ходя ми­мо сто­рож­ки вслед за чер­но­воло­сым, вы­сокий гном бро­сил на страж­ни­ка злой уг­рю­мый взгляд и про­цедил сквозь зу­бы се­бе в усы: «Жир­ная мор­да, в три дня не обос­рать». Чер­но­воло­сый пря­ча улыб­ку в усы, пос­пе­шил пос­ко­рее уб­рать­ся от го­род­ских во­рот, по­ка не раз­ра­зил­ся скан­дал и их не выд­во­рили прочь.
Боль­шой чер­но-се­рый го­роди­ще, один из тех, где под но­гами хлю­па­ют на­воз­ные до­роги, по ко­торым во все сто­роны сну­ет уг­рю­мый се­ро-ко­рич­не­вый люд. Те, что вер­хом, осо­бо не це­ремо­нясь с про­хожи­ми, мо­гут не­наро­ком нас­ко­чить, а то и вов­се за­давить до смер­ти нес­час­тно­го за­зевав­ше­гося, да и к то­му же об­ла­ять ма­тер­но. Ма­лень­кие улоч­ки, та­кие же гряз­ные, а мо­жет, и по­более, гро­зят про­хожим не­мину­емым рис­ком ис­ку­пать­ся в ко­рич­не­вой жи­же, пог­ру­зив­шись по са­мые ко­лени в жир­ную грязь или уго­дить под струю не­чис­тот, вы­лива­емых мес­тны­ми жи­теля­ми пря­мо из окон. Вез­де — ку­чи зо­лы, па­даль, би­тая гли­няная по­суда, сно­шен­ное тряпье, — все здесь вы­киды­ва­ет­ся на ули­цу.
Гно­мы шли по из­ви­лис­той тем­ной ули­це, пет­ля­ющей вдоль бу­ро-чер­ных от сы­рос­ти бре­вен­ча­тых стро­ений. На чь­ем-то дво­ре два цеп­ных ко­беля рва­нулись к за­бору, за­дох­ну­лись от зло­бы, по­сылая прок­лятья на сво­ем со­бачь­ем язы­ке нез­ва­ным про­хожим.
— По­хуже дру­гих бу­дет… — слов­но об­ра­ща­ясь к са­мому се­бе про­гово­рил си­нег­ла­зый.
— У них, по­ди, и жилья не спро­сишь, да еще и с день­га­ми бе­да, — про­вор­чал се­бе в усы вы­сокий.
До­рога вы­вела их к не­боль­шой пло­щади, где уже со­бирал­ся раз­но­мас­тный люд. Шу­мели, гал­де­ли, рас­став­ля­ли боч­ки, рас­кла­дыва­ли на них то­вары, а кто по­бога­че — рас­став­лял шат­ры и раз­ве­шивал то­вар над при­лав­ка­ми. Ми­мо шны­ряли маль­чиш­ки с под­до­нами, пол­ны­ми вся­кой сне­ди, по­купа­тели и прос­то зе­ваки нес­пешно бро­дили вдоль ря­дов. По все­му, здесь рас­по­лагал­ся го­род­ской ры­нок.
Не ус­пе­ли гно­мы вый­ти на пло­щадь, как из-за уг­ла прям на них выс­ко­чил всад­ник на боль­шой свет­ло-се­рой ло­шади. Он был бо­гато одет: се­реб­ристый каф­тан, под­би­тый се­рой нор­кой, се­рая же нор­ко­вая шап­ка и вы­сокие зам­ше­вые са­поги с заг­ну­тыми мы­сами, сбо­ку на рас­ши­том се­реб­ря­ной нитью по­ясе, ви­села на­гай­ка, огонь брыз­гал от са­моц­ветных перс­тней на ру­ке, что дер­жа­ла по­водья.
Не раз­би­рая до­роги, он вы­тянул по­вод и, приш­по­рив ло­шадь, ед­ва не на­летел на гно­мов. Ло­шадь вста­ла на ды­бы и чуть не ски­нула се­дока на зем­лю, зло­бой свер­кну­ли из-под ме­ховой шап­ки зе­леные гла­за, всад­ник сви­репо скрип­нул зу­бами, вых­ва­тил на­гай­ку и взмах­нул ею над гномь­ими го­лова­ми. Но преж­де чем, рас­се­кая воз­дух, она ус­пе­ла опус­тить­ся си­нег­ла­зому на спи­ну, тот, что по­выше, ух­ва­тил од­ной ру­кой ло­шадь под уз­дцы, а вто­рой с си­лой дол­ба­нул ее в грудь. Ло­шадь зар­жа­ла и при­пала на зад­ние но­ги. Гном, не те­ряя вре­мени, слов­но тя­желое ка­мен­ное яд­ро от ка­тапуль­ты, за­катил­ся ей под брю­хо, под­дел ши­роким пле­чом и оп­ро­кинул вмес­ти с се­доком в са­мую что ни на есть грязь. Обо­шел кру­гом и, выр­вав на­гай­ку у опо­ло­умев­ше­го всад­ни­ка, сло­мал ее об ко­лено.
— Эй ты, царь ко­быль­его под­хвос­тия, ху­ев внук, сви­няча мор­да, в сле­ду­ющий раз уви­жу, бу­дешь го­лой жо­пой ежа ебать, — хрип­ло про­цедил он сквозь зу­бы и швыр­нул вко­нец очу­мев­ше­му че­лове­ку об­ломки его на­гай­ки в вы­мазан­ное грязью ли­цо.
Че­ловек бра­нил­ся ма­тер­но, ло­шадь бры­кала но­гами, пы­та­ясь встать, на­род кру­гом по­каты­вал­ся со сме­ху, а маль­чиш­ки при­нялись бро­сать в се­реб­ристо-нор­ко­вого ка­пус­тные листья и вся­кую ше­луху со дна му­сор­ных кор­зин. А вы­сокий гном как ни в чём не бы­вало вер­нулся к сво­ему спут­ни­ку, ко­торый мол­ча сто­ял у края до­роги и, не ми­гая смот­рел на сво­его спа­сите­ля.
— Ду­маю, это их знать… — толь­ко и ска­зал си­нег­ла­зый.
— Здесь поз­натнее бу­дут.
Гно­мы не ста­ли до­жидать­ся, чем за­кон­чится ис­то­рия, ведь они со­бира­лись пе­рези­мовать в этом го­роде, а на­чало пош­ло, ска­жем так, сов­сем не в том рус­ле. Так что, при­купив на ба­заре па­ру со­леных ка­лачей да бу­тыль пи­ва и выз­нав, где тут есть хар­чевня, они пос­пе­шили уб­рать­ся вос­во­яси.
Впус­тую прос­ло­няв­шись пол­дня по го­род­ским ули­цам и не най­дя ни ра­боты, ни жилья, То­рин — нас­ледник Ко­ролевс­тва Под Го­рой — и его вер­ный бо­евой то­варищ Два­лин, а это бы­ли имен­но они, доб­ра­лись до мес­та. В кон­це длин­ной ули­цы на ок­ра­ине го­рода сто­ял ни­зень­кий до­миш­ко в шесть окон с рез­ны­ми на­лич­ни­ками и став­ня­ми на­рас­пашку, над крыль­цом под­ни­мал­ся пе­туши­ный флю­гер. Раз­ме­щал­ся здесь пи­тей­ный ка­бак. Во­рота ши­роко рас­кры­ты — вхо­ди кто хо­чет. На дво­ре пря­мо в на­возе ва­ля­ют­ся пь­яные: у ко­го в кровь раз­би­та ро­жа, у ко­го сня­ли шап­ку, са­поги. Мно­го зап­ря­жен­ных те­лег и прос­то рас­седлан­ных ло­шадей сто­ят у во­рот и на дво­ре.
Гно­мы заш­ли внутрь — об­да­ло жар­ким пе­рега­ром, на­роду бит­ком: мед­но-крас­ные, пот­ные. Пут­ни­ки рас­по­ложи­лись на лав­ках за до­щатым сто­лом, поб­ли­же к две­ри, тут хоть ды­шать чем бы­ло. То­рин с пло­хо скры­ва­емым омер­зе­ни­ем пог­ля­дывал на при­хожан се­го мес­та.
— От сы­тос­ти ще­ки ло­па­ют­ся, псы прок­ля­тые! Ес­ли б не нуж­да, век бы сю­да не при­шел, — зло про­шипел он се­бе в усы.
— Бу­дя вор­чать-то, на­до же где-то зи­му зи­мовать. Ог­ля­дим­ся, че­го как, я все ус­трою, — при­мири­тель­но шеп­тал Два­лин.
Тол­стая по­даваль­ши­ца, мо­лодая и ру­мяная, в ко­рич­не­вом платье, се­ром пе­ред­ни­ке и чеп­це, пос­та­вила пе­ред гно­мами пос­тные щи в гли­няных плош­ках, та­рел­ку с боль­шой кра­юхой хле­ба и две круж­ки пи­ва, по пин­те каж­дая, стрях­ну­ла со сто­ла крош­ки, поп­ра­вила пух­лой бе­лой ру­кой че­пец и, бро­сив в сто­рону Два­лина за­ин­те­ресо­ван­ный взгляд, уда­лилась, по­качи­вая вну­шитель­ных раз­ме­ров бед­ра­ми. То­рин про­водил ее нас­мешли­вым взгля­дом, чуть нак­ло­нил­ся над сто­лом, взял хлеб и при­нял­ся его ло­мать, пог­ля­дывая на Два­лина, во всю хле­бав­ше­го щи.
— Мо­жет, нам те­бя же­нить? — То­рин от­щипнул не­боль­шой ку­сочек хле­ба и не спе­ша по­ложил его в рот.
От не­ожи­дан­ности Два­лин по­пер­хнул­ся ща­ми и чуть не выс­моркал их но­сом.
— А что, как за­кон­ную род­ню нас пус­тят на пос­той. Вон как на те­бя та кра­сот­ка слю­ной ис­хо­дит, — То­рин со­вер­шенно серь­ез­но смот­рел ми­мо Два­лина в ту сто­рону, где по­даваль­щи­ца, что нак­ры­вала на стол, во­зилась с та­рел­ка­ми, а са­ма нет-нет да и бро­сала ук­радкой взгляд в сто­рону гномь­ей лы­сины.
— Да ка­кой из ме­ня же­них, уз­бад? — Два­лин сов­сем пе­рес­тал есть. — Не мо­гу я же­нить­ся… не справ­люсь я с этой ба­бой, не про­кор­млю, вон она ка­кая до­род­ная. Да и ста­роват я для мо­лодень­кой-то! Я все боль­ше по бля­дям, так-то при­выч­ней.
— Не за­мечал я в те­бе не­мощи, — То­рин за­дум­чи­во при­под­нял бровь и ед­ва за­мет­но по­качал го­ловой, по­дод­ви­нул та­рел­ку к се­бе и за­чер­пнул лож­кой щи. — По бля­дям зна­чит…
Два­лин раз­дул ноз­дри и не­доволь­но по­ер­зал на лав­ке, он ни­как не мог взять в толк, не­уж­то То­рин и в са­мом де­ле при­думал его же­нить.
— Не ста­ну я же­нить­ся, да­же в шут­ку не ста­ну, я сво­бод­ный кхузд, жи­ву как вый­дет…
— Да я не всерь­ез, сам поп­ро­сишь, так и не поз­во­лю. — Гла­за ко­роля ста­ли лу­каво лись­ими, а на гу­бах по­яви­лась та­кая зна­комая по­лу­улыб­ка, слов­но проз­рачное эхо ког­да-то нас­то­ящей ра­дос­ти.
Два­лин под­нял круж­ку и, сде­лав ей в стро­ну То­рина при­ветс­твен­ный жест, осу­шил в нес­коль­ко глот­ков до дна, кряк­нул и вы­тер усы. То­рин чуть кив­нул в от­вет и при­нял­ся за свое пи­во, а Два­лин уже вер­тел го­ловой в по­ис­ках по­даваль­щи­цы. На­роду еще поп­ри­бави­лось, и рас­счи­тывать на об­слу­жива­ние те­перь не при­ходи­лось, так что Два­лин сам под­нялся с мес­та и от­пра­вил­ся за вы­пив­кой. Вер­нулся он с кув­ши­ном пи­ва, дву­мя оло­вян­ны­ми куб­ка­ми и бу­тыл­кой крас­но­го ви­на. Они про­дол­жи­ли ужин, и чем хмель­нее ста­нови­лась го­лова, тем уг­рю­мей ста­новил­ся уз­бад. Он пе­рес­тал улы­бать­ся, гла­за его по­тем­не­ли, и взгляд слов­но об­ра­тил­ся в се­бя. Раз­го­вор сов­сем за­тух, каж­дый пог­ру­зил­ся в свои мыс­ли.
Два­лин хму­рил­ся, сжав паль­цы, хрус­тел кос­тяшка­ми и гля­дел ис­подлобья на То­рина. Он шку­рой чу­ял, как то­му тяж­ко да­ют­ся и этот веч­ный по­луго­лод и тес­но­та, в ко­торой при­ходит­ся жить. С его-то гор­ды­ней ютить­ся по са­ра­ям да са­ра­юш­кам, по ху­дым из­бенкам, спать на лав­ках в се­нях или и вов­се впо­вал­ку на чь­ем-ни­будь дво­ре, от­ра­ботав по две­над­цать ча­сов в ка­кой-ни­будь че­ловечь­ей куз­не. А ведь бы­ло вре­мя, ког­да сто­яли вок­руг гномь­его ко­роля вер­ные слу­ги, с бо­евы­ми се­кира­ми, в зо­лотых ла­тах, обе­рега­ли, чтоб пы­лин­ка али му­ха не се­ла на его ми­ропо­мазан­ное ве­личие. Без ма­лого как бо­га жи­вого по­чита­ли, на­роду-то в ред­кие дни по­казы­вали, блю­ли древ­нее ве­лико­лепие… А что те­перь? А те­перь дым­ные из­бы, да ко­сые взгля­ды, тер­пи, мол­чи. У Два­лина гром­ко бо­лело сер­дце — и рад бы заб­рать эту не­лег­кую но­шу, но что тут по­дела­ешь, вид­но судь­ба у его ко­роля та­кая. Он уг­рю­мо ше­велил бро­вями, гнал про­тив­ные мыс­ли, да­вил их в се­бе, за­мыкал на три­девять зам­ков. А То­рин не­весе­ло смот­рел на здеш­ний люд и толь­ко не­хоро­шо ус­ме­хал­ся. Пь­яные и сы­тые по гор­ло — все рав­но на­бива­ют пу­зо, жрут как свиньи, орут пес­ни, мо­чат­ся под сто­лы. «Ох, что за по­рода та­кая — лю­ди? Ку­да не глянь — вез­де грязь и бе­зоб­ра­зие, жад­ные до чу­жого, за­вис­тли­вые, а еще нас, гно­мов, счи­та­ют скря­гами. Да, бе­режем ко­пей­ку, а что по­дела­ешь — тес­но жи­вем. Эх, ка­бы сло­жилось все ина­че…»
Два­лин ле­гонь­ко кос­нулся ру­ки сво­его уз­ба­да, ви­дя, что за­тяги­ва­ет то­го в омут тяж­ких дум.
— Пой­ду по­расс­пра­шиваю, где тут мож­но прис­ло­нить­ся… — Он под­нялся с лав­ки, на­кинул на пле­чи плащ, за­вязал те­сем­ки, чуть по­мед­лил, гля­дя, как То­рин за­дум­чи­во ро­ет­ся в ко­том­ке в по­ис­ках ки­сета, и нап­ра­вил­ся к вы­ходу.
То­рин кив­нул в от­вет, слов­но и не за­метив, что спи­на Два­лина уже скры­лась из ви­да, чир­кнул ог­ни­вом и рас­ку­рил труб­ку. Тру­боч­ный та­бак, сво­рачи­ва­ясь в то­нень­кие крас­но­ватые спи­раль­ки, на­пол­нил прос­транс­тво слад­ко­вато-горь­ким аро­матом. «Эка, прис­ло­нить­ся… Я по­томок древ­не­го ро­да, а как шпынь не­надоб­ный, в ра­боту на­нима­юсь…»
За ок­ном сов­сем стем­не­ло, в за­потев­шем стек­ле чер­но — звезд не ви­дать, буд­то не­ров­ные про­межут­ки меж­ду де­ревян­ны­ми ра­мами за­тяну­ло тем­ным по­лот­ном. Из ще­лей в пло­хо по­дог­нанной ра­ме тя­нуло хо­лодом, и сей­час труд­но бы­ло да­же пред­ста­вить, что бы­ва­ет теп­ло и сол­нечно. То­рин опус­тил го­лову на сжа­тый ку­лак, ле­жав­ший на сто­ле, и зак­рыл гла­за.
Ле­то: де­ревья в сво­их луч­ших на­рядах, пах­нет тра­вой, цве­тами, проз­рачной во­дой с озе­ра. Его во­лосы пла­тино­вой ре­кой рас­ки­нулись на шел­ко­вом ков­ре, гном про­водит по ним ру­кой, гла­дит, про­пус­ка­ет меж паль­цев. Бе­лая ко­жа пах­нет ме­дом, теп­лая и глад­кая, как у жен­щи­ны, ес­ли силь­но сжать — ос­та­нут­ся от­ме­тины. Не­бо си­ние, глу­бокое, как гла­за Вла­дыки Мир­кву­да, слов­но род­ник, а во­да в нем хо­лод­ная, слад­кая клю­чевая. Ког­да он так смот­рит, не­воз­можно от­вести глаз, а его гу­бы пах­нут ма­линой. То­рин трях­нул го­ловой, сго­няя неп­ро­шеный сон.
— Вста­вай, уз­бад. Я обо всем до­гово­рил­ся, пой­дем. Эка те­бя раз­везло… — Креп­кая фи­гура Два­лин зас­ло­нила свет, он нак­ло­нил­ся, пот­ряс То­рина за пле­чо. — Пой­дем, пой­дем, не­чего здесь-то… Бу­дя спать-то, вста­вай!
Выш­ли на ули­цу. Хо­лод­ный осен­ний воз­дух ра­зом сог­нал дре­моту. Ве­тер злоб­ным псом ку­сал за паль­цы, лез за во­рот, пах­ло мо­розом и ско­рой зи­мой. Под но­гами шур­ша­ла за­леде­нев­шая лис­тва, лу­жи за­тяну­ло тон­ким ль­дом. Не­уют­но. Пут­ни­ки прош­ли нес­коль­ко до­мов и свер­ну­ли в про­улок. Шли с го­роч­ки, в ок­нах до­мов го­рел ма­нящий теп­лый свет, нос ще­котал за­пах жилья. Улоч­ка за­кон­чи­лась глу­хим, вы­соким, за­рос­шим ко­лючи­ми кус­та­ми за­бором, за ко­торым рас­по­лага­лось ста­рое го­род­ское клад­би­ще. Два­лин, нем­но­го по­мед­лив, уве­рен­но свер­нул нап­ра­во и гно­мы, ежась и ку­та­ясь в пла­щи, про­дол­жи­ли свой путь по еле за­мет­ной тро­пе. То­рин ста­рал­ся ид­ти на не­боль­шом рас­сто­янии, что­бы не на­тыкать­ся на ша­га­юще­го впе­реди Два­лина, ког­да тот за­мед­лял шаг.
— Ты до­рогу-то пра­виль­но по­нял? — не­доволь­но про­вор­чал То­рин, пос­ле жар­кой хар­чевни на сты­лой ули­це его зно­било. — А то так и про­шата­ем­ся всю ночь… Мо­жет, вер­нуть­ся по­расс­про­сить?
— Не, ту­да идем, — мот­нул го­ловой Два­лин.
За­бор за­вер­нул на­лево, а гно­мы еще не­кото­рое вре­мя шли впе­ред. До­ма спра­ва ста­нови­лись все мень­ше, дво­ры бы­ли сов­сем убо­гими, ог­ра­ды кри­выми. «Знать, пра­виль­но идем, кто нас в при­лич­ное мес­то-то пус­тит…» — не­весе­ло ус­мехнул­ся То­рин.
Дом, в ко­тором гно­мам пред­ло­жили пос­той, сто­ял на ок­ра­ине го­рода воз­ле ре­ки. Хо­зя­ин, не­высо­кий, тол­стый му­жик, сдал гос­тям не­боль­шую прис­трой­ку с от­дель­ным вхо­дом, ма­лень­кой кух­ней и од­ной боль­шой ком­на­той. Вош­ли — тем­но хоть глаз ко­ли. То­рин бро­сил свой ве­щевой ме­шок на пол.
— Пой­ду отолью. Сде­лай, что­бы бы­ло свет­ло.
Два­лин ко­рот­ко кив­нул и при­нял­ся за де­ло: раз­до­был ще­пок, раз­вел в оча­ге на кух­не огонь. В се­нях ока­залась боль­шая боч­ка, гном пос­то­ял пе­ред ней, при­киды­вая, как ус­тро­ить То­рину бань­ку. Ог­ля­дел­ся вок­руг, прис­мотрел здо­ровен­ный чу­гун­ный ко­тел с руч­ка­ми, нав­ро­де кас­трю­ли, по­дошел, пок­ру­тил в ру­чищах, кив­нул. Прис­тро­ил его над оча­гом, на­тас­кал из ка­душ­ки в се­нях во­ды, при­гото­вил мы­ло, дос­тал из не­боль­шой хол­що­вой ко­том­ки аро­мат­ные нас­той­ки, по­весил по­лотен­це у оча­га, что­бы наг­ре­лось. В ком­на­те рас­то­пил ка­мин и при­нял­ся раз­би­рать ве­щи.
Тем вре­менем То­рин, вер­нувший­ся с ули­цы, во­шел в ни­зень­кую ком­на­ту, ос­ве­щен­ную пла­менем уже раз­го­рев­ше­гося ка­мина, па­рой све­чей в оло­вян­ных под­свеч­ни­ках с зер­ца­лом и не­яр­кой лам­па­дой, за­бот­ли­во рас­став­ленных Два­лином на тя­желом ду­бовом ко­моде и от­бра­сыва­ющих на сте­ны смеш­ные те­ни. У сте­ны, за­няв поч­ти пол­комна­ты, рас­по­лага­лась боль­шая кро­вать, нож­ки ее, тол­стые, пок­ры­тые резь­бой, по­чер­не­ли от вре­мени. От ос­таль­но­го прос­транс­тва кро­вать бы­ла от­де­лена тя­желым плот­ным бал­да­хином, что ви­сел на та­кой же по­тем­невшей де­ревян­ной рез­ной ра­ме.
Два­лин, сто­яв­ший у кро­вати и по-хо­зяй­ски взби­вав­ший по­душ­ки, обер­нулся на стук зах­лопнув­шей­ся две­ри.
— Вот глянь, прям ко­ролев­ское ло­же, — кив­нул он на кро­вать.
То­рин не­весе­ло улыб­нулся, по­тянул за за­вяз­ку пла­ща и, ста­щив его с плеч, бро­сил на спин­ку пу­затень­ко­го де­ревян­но­го сту­ла.
— Сам вон там ля­гу, — Два­лин под­бо­род­ком ука­зал в про­тиво­полож­ный край ком­на­ты на боль­шой ко­ваный сун­дук, на ко­тором был рас­сте­лен ов­чинный ту­луп.
То­рин от­тол­кнул­ся от двер­но­го ко­сяка, за ко­торый при­дер­жи­вал­ся ру­кой, и мед­ленно про­шел по ком­на­те, ос­та­новил­ся у ка­мина. Он все еще был во хме­лю, и его нем­но­го по­качи­вало. Вспо­лохи пла­мени поб­лески­вали в его си­них гла­зах и от­ра­жались не­яр­ки­ми зай­чи­ками на се­реб­ря­ных перс­тнях и за­кол­ках.
— По­думал я… и ре­шил… — про­гово­рил он ти­хо и за­дум­чи­во, но что-то в го­лосе его бы­ло сов­сем не то, — наз­на­чу-ка я те­бя мо­им пос­тель­ни­чим… Бу­дешь ве­дать пос­тель­ной каз­ной, рас­по­ряд­ком ко­ролев­ских по­ко­ев… Лич­ная пе­чать и каз­на моя и так в тво­ем ве­дении. Как вер­немся, ве­лю Ба­лину указ на­писать. Спаль­ни­ков сам под­бе­решь.
— Каз­на? … Вся твоя каз­на, пь­яный кхузд, го­лый зад, а я твой во­ево­да! По­нят­но? Ка­кой к ху­ям пос­тель­ни­чий? ..
— Мол­чи, дур­ра! Раз ска­зал - по­чет­но, зна­чит, так и бу­дет, — в гла­зах То­рина пры­гали пь­яные ис­корки, ка­залось, он вот-вот по­катит­ся со сме­ху, на ще­ках раз­ли­вал­ся сла­бый ру­мянец. И не по­нимал Два­лин — оби­жать­ся ему, сме­ять­ся или к но­вой дол­жнос­ти го­товить­ся. — По ро­ду ты знат­ный, — не уни­мал­ся То­рин, — поч­ти род­ня, из со­рат­ни­ков са­мый ближ­ний. Ко­му еще вве­рять ко­ролев­скую пос­тель? Те­бе что-то не по нра­ву, вер­ный мой пос­тель­ни­чий? Чем сму­ща­ет те­бя мое же­лание?
— Твое же­лание ме­ня не сму­ща­ет… При­мери­ва­юсь, вот как те­бе по­лов­чее в зу­бы дви­нуть, Ва­ше Ве­личес­тво, что­бы шут­ки свои мед­но­лобые бла­город­ный уз­бад с дру­гими шут­ко­вать из­во­лил. — Два­лин на­бычил­ся и, от­вернув­шись от То­рина, при­нял­ся, со­пя, поп­равлять по­душ­ки на ко­ролев­ском ло­же.
— И пе­рину поп­равь, пос­тель­ни­чий. — То­рин, уже не та­ясь, улы­бал­ся, поб­лески­вая в не­яр­ком све­те жем­чу­гом креп­ких зу­бов.
Два­лин поб­ро­сал по­душ­ки и по­вер­нулся бы­ло с яв­ным на­мере­ни­ем на­мять то­му бо­ка, да уви­дев его рас­слаб­ленную чуть сон­ную улыб­ку, так и за­мер впо­лобо­рота. То­рин мед­ленно по­шел че­рез ком­на­ту, на хо­ду вы­нимая из во­лос за­кол­ки, ос­та­новил­ся нап­ро­тив Два­лина, взял его ру­ку и по­ложил в ла­донь прох­ладные тя­желые ук­ра­шения, заг­ля­нул пря­мо в ка­рие гла­за сво­ей си­невой и про­гово­рил низ­ким ше­потом на вы­дохе: — Раз­де­вай ко­роля.
За­шуме­ло в ушах, жа­ром нак­ры­ло со спи­ны, с не­ис­то­вой си­лою за­хоте­лось Два­лину за­пус­тить паль­цы в его во­лосы, сжать го­лову, гу­бами ис­пы­тать его сме­ющий­ся рот, так бы и об­хва­тил его все­го, как вол­на мор­ская, взвол­но­ван­ным те­лом.
Све­чи поч­ти до­горе­ли, мут­но-бе­лый воск оп­лыл мяг­ки­ми вол­на­ми и не­ров­ной бах­ро­мой сполз по оло­вян­ным под­свеч­ни­кам на сто­леш­ни­цу ко­мода, из кух­ни до­носи­лось ти­хое ши­пение во­ды, ки­пящей в чу­гун­ном кот­ле. В ок­нах за­поте­ли стек­ла, и не­боль­шие, слов­но стек­лянные ка­пель­ки, сры­ва­ясь, стре­митель­но бе­жали вниз, ос­тавляя проз­рачный след, сквозь ко­торый вид­на ночь. По­лог на кро­вати от­дернут, оде­яло смя­тым во­рохом спол­зло на пол. На ском­канных прос­ты­нях, об­ло­котив­шись спи­ной о по­душ­ки, по­луле­жит То­рин. Его за­пястья креп­ко при­вяза­ны к из­го­ловью, он мед­ленно дви­га­ет кистью, пы­та­ясь об­легчить пу­ты и раз­мять за­тек­шую ру­ку, мок­рые во­лосы его уб­ра­ны с шеи и соб­ра­ны в рас­тре­пан­ный узел. Хищ­но-го­лод­ны­ми гла­зами он, не ми­гая, сле­дит за Два­лином, как тот, си­дя за­дом на пят­ках, не спе­ша на­бира­ет в ла­донь гус­тую жир­но-поб­лески­ва­ющую жид­кость, от ко­торой пах­нет чем-то дре­вес­но-тра­вянис­тым.
— Что, от­ды­шал­ся? — ска­лит­ся Два­лин, — про­катим­ся еще ра­зок?
То­рин с тру­дом сгла­тыва­ет и не­тер­пе­ливо ку­са­ет блед­ные гу­бы. Два­лин ши­роким дви­жени­ем на­носит аро­мат­ную суб­стан­цию на свой член. Ус­тра­ива­ет­ся по­удоб­ней и, под­хва­тив То­рина под ляж­ки, прис­тра­ива­ет­ся к ко­ролев­ско­му за­ду. Гла­дит креп­кую мус­ку­лис­тую но­гу вниз и вверх про­тив шер­сти, но не спе­шит сно­ва прис­ту­пать к ак­тивным дей­стви­ям, не так час­то этот гном по­пада­ет в его пол­ное вла­дение, как се­год­ня, ког­да по за­кону хме­ля мож­но все и да­же боль­ше.
Уз­бад, как во сне, мут­ны­ми от зах­ва­тив­ших ощу­щений гла­зами сколь­зит по пле­чам и клю­чицам Два­лина, не в си­лах отор­вать взгляд от пе­река­тыва­ющих­ся под та­ту­иро­ван­ной ко­жей мышц. Как то­мимый жаж­дой пут­ник, он сле­дит за би­серин­ка­ми по­та, сте­ка­ющи­ми с шеи вниз по лож­бинке меж­ду уп­ру­гими по­луша­ри­ям гру­ди, гус­то по­рос­шей тем­ны­ми с про­седью во­лоса­ми, ни­же — по рель­еф­но­му под­тя­нуто­му жи­воту и те­ря­ют­ся в за­рос­лях в са­мом его ни­зу. Все его те­ло слов­но пок­ры­ва­ет брил­ли­ан­то­вая пыль, мер­ца­ющая в жел­то­ватом све­те ог­ня. Два­лин нак­ло­ня­ет­ся и как ог­ромный мед­ведь втя­гива­ет воз­дух, раз­ду­ва­ет ноз­дри, на­чиная пре­людию.
Ку­са­ет паль­цы ног в ще­кот­ное мес­то в из­ги­бе ступ­ни меж­ду ду­гами по­переч­но­го и про­доль­но­го сво­дов от пят­ки к паль­цам, про­бу­ет язы­ком — сна­чала кон­чи­ком, по­том на всю ши­рину, прих­ва­тыва­ет гу­бами ко­жу. То­рин дро­жит, мо­та­ет го­ловой, пы­та­ет­ся выс­во­бодить ру­ки, ши­пит сквозь зу­бы и ска­лит­ся как зверь, пы­та­ет­ся вы­дер­нуть ло­дыж­ку из креп­кой хват­ки, но не тут–то бы­ло. Два­лин ут­робно ры­чит, как го­лод­ный варг, ку­са­ет выс­ту­па­ющую кос­точку на внут­ренней сто­роне ло­дыж­ки и, не пе­рес­та­вая ур­чать и щи­пать ос­тры­ми зу­бами ко­жу, прод­ви­га­ет­ся по внут­ренней сто­роне но­ги, ту­да, к за­рос­ше­му гус­ты­ми жес­тки­ми во­лоса­ми па­ху, но ос­та­нав­ли­ва­ет­ся на пол­пу­ти.
— Ебать… блуд кур­вяжный… — То­рин в не­тер­пе­нии дры­га­ет но­гой и, выс­во­бодив ее из мед­вежь­ей хват­ки сво­его во­ено­началь­ни­ка, с си­лой ля­га­ет то­го пят­кой. — Хо­рош ме­ня об­ли­зывать, да­вай, ху­ём ра­ботай.
В от­вет Два­лин низ­ко рас­ка­тис­то ры­чит, от че­го ка­жет­ся, что его ши­рокая грудь гу­дит слов­но ту­гой ба­рабан. Нак­ло­ня­ет­ся сов­сем низ­ко, так что его ды­хание об­жи­га­ет ли­цо и, мед­ленно об­ли­зав два паль­ца, так что­бы уз­бад это ви­дел, при­валив­шись всем ве­сом и нак­рыв его гу­бы сво­ими, про­тал­ки­ва­ет сра­зу оба в го­рячее нут­ро ко­роля. То­рин вы­дыха­ет со свис­том, он чувс­тву­ет его вез­де — во рту, на гу­бах, внут­ри, уно­сящее ощу­щение его рук. Паль­цы выс­каль­зы­ва­ют, но им на сме­ну при­ходит твер­дый го­рячий пуль­си­ру­ющий ствол. Мыш­цы спи­ны рас­кры­ва­ют­ся коб­рой, он вко­лачи­ва­ет как тя­желый мо­лот — то быс­тро, то мед­ленно, про­никая в та­кие мес­та, от че­го ис­кры раз­ле­та­ют­ся цвет­ным фон­та­ном, зак­ру­чива­ясь вих­рем и сли­ва­ясь в од­ну сплош­ную мер­ца­ющую ти­шину. Они дви­га­ют­ся навс­тре­чу друг дру­гу как од­но це­лое, слов­но в ста­рин­ном ри­ту­аль­ном тан­це. Ог­лу­шитель­ный фи­нал, ощу­тимый как вы­дох вул­ка­на, и бес­по­мощ­ное опус­то­шение, прев­ра­ща­ющее их в не­весо­мые час­ти­цы зве­нящей пус­то­ты.
То­рин от­ки­дыва­ет го­лову на­зад, при­жима­ет­ся вис­ком к прох­ладно­му из­го­ловью кро­вати, пы­та­ясь ос­ту­дить пы­ла­ющее ли­цо, на гу­бах вкус же­леза. Два­лин чуть отод­ви­га­ет­ся и, усев­шись за­дом на пят­ки, по-хо­зяй­ски прих­ва­тив уже опа­да­ющий член лю­бов­ни­ка, пе­река­тыва­ет его в креп­ких паль­цах.
— От­вя­жи, улу­пень, рук не чувс­твую. — То­рин ути­ра­ет мок­рую от по­та бо­роду о та­кое же мок­рое пле­чо.
Два­лин на­валил­ся свер­ху тя­желый, мок­рый и при­нял­ся рас­пу­тывать хит­рые узел­ки. То­рин вы­тянул шею и, еле ка­са­ясь, по­тер­ся но­сом о его под­мышку, вды­хая тер­пкий за­пах по­та.
— Го­тово, — Два­лин от­ки­нул ве­рев­ку прочь и улег­ся ря­дом с То­рином на по­душ­ку. — Для те­бя там бань­ка при­готов­ле­на. Пой­дешь?
— Пой­ду. Не пом­ню уже, ког­да мыл­ся, а те­перь и то­бой нас­квозь про­пах. — То­рин усел­ся на кро­вати, рас­ти­рая за­тек­шие за­пястья, на ко­торых ли­лово-бу­рыми пят­на­ми прос­ту­пили си­няки.
Два­лин доб­ро­душ­но улыб­нулся и, пог­ла­див его по бо­ку ши­рокой мо­золис­той ла­донью, слез с кро­вати и по­шел на кух­ню. В два сче­та на­пол­нил ки­пят­ком ус­та­нов­ленную меж­ду оча­гом и сто­лом боч­ку, раз­ба­вил его хо­лод­ной во­дой из ло­хани, клик­нул То­рина. Тот с тру­дом под­нялся с пос­те­ли и вслед за Два­лином явил­ся на кух­ню, ко­торая на вре­мя прев­ра­тилась в жар­ко на­топ­ленную мыль­ню. Под­нялся на за­бот­ли­во под­став­ленную ска­ме­еч­ку и, дер­жась за края, заб­рался в боч­ку. Уз­бад фыр­кал и ур­чал, пог­ру­жа­ясь в во­ду поч­ти це­ликом, на­мыли­вал пле­чи и грудь аро­мат­ным мыль­ным нас­то­ем. Два­лин вы­лил ему на го­лову чер­пак во­ды и на­нес мыль­ную пе­ну. По­ка он энер­гично вти­рал ее в гус­тую ше­велю­ру ко­роля, тот зак­рыл гла­за и пог­ру­зил­ся в во­ду по са­мые пле­чи. Уже и не вспом­нить, ког­да в пос­ледний раз ему приш­лось по­бывать в нас­то­ящей-то ба­не, все по хо­лод­ным во­дам рек да озер, и то ес­ли по­везет. Два­лин про­мыл ко­ролев­скую гри­ву из ка­душ­ки, смыл мы­ло с шеи, гру­ди и плеч, лас­ко­во ка­са­ясь мок­рой ко­жи.
— По­сидишь или спать?
— Спать. Сов­сем ме­ня смо­рило. Под­со­би, сам не вы­берусь.
Два­лин под­хва­тил его под ру­ки и вы­тянул из боч­ки. То­рин за­вер­нулся в теп­лое по­лотен­це и поп­лелся в ком­на­ту. А Два­лин заб­рался в боч­ку и при­нял­ся смы­вать с се­бя пот и са­ло, на­копив­ши­еся за дни пу­тешес­твия. Во­да пах­ла мя­той, ду­бом и То­рином. Ког­да, за­кон­чив с ба­ней, он вер­нулся в спаль­ню, То­рин уже спал, за­вер­нувшись поч­ти с го­ловой в оде­яло. Два­лин вы­тер­ся его по­лотен­цем, ле­жав­шем на краю кро­вати и заб­рался под оде­яло, ос­то­рож­но, что­бы не раз­бу­дить То­рина при­жал­ся к его спи­не, об­нял по­перек и под­тя­нул к се­бе поп­лотнее. То­рин во сне на­щупал зна­комую ру­ку и, при­тянув ее со сво­его жи­вота вверх, при­жал к гру­ди. Сер­дце под ла­донью мер­но от­счи­тыва­ло пульс.